Ivanov

Академик Вадим Иванов: Поединок зимой 53^го

Юрий Григорьев, Леонид Виницкий

"Арест группы врачей-вредителей..." Это сообщение, опубликованное в газетах полвека назад, 13 января 1953 года, буквально всколыхнуло страну. Острая реакция на официальный текст небольшого объема, изобиловавший тяжкими обвинениями в адрес "убийц в белых халатах", была повсеместной: многие люди избегали лечения, подозрительно относились к любым назначениям, особенно уколам. Нередко недоверие было связано с политической и этической окраской публикации...

Между тем, последовало награждение Орденом Ленина врача Л. Т., "разоблачившей" преступников. Ведущие газеты прославляли героиню. Позже выяснилось, что и по отношению к ней была совершена провокация, поэтому сейчас, наверное, не стоит приводить имя невольного "кумира" тех дней.

Но были в этом грозном поединке между могущественной ложью и тихой правдой и истинные герои. Одним из таких мужественных праведников, не поступившихся честью, был видный киевский терапевт, лауреат Государственной (Сталинской) премии, академик АМН СССР Вадим Николаевич Иванов. История о том, что он отказался подписать экспертное заключение, в котором вина изобличенных врачей как бы научно подтверждалась, в каких-то почти мифических отголосках еще долгое время звучала в некоторых упоминаниях. В студенческие годы одного из авторов данной статьи о поведении профессора Иванова в критические для него часы рассказывали следующее. Когда сотрудники всесильного ведомства на Лубянке везли Вадима Николаевича в Москву на подписание обвинительного документа, он в поезде искусно "разыграл" инфаркт миокарда, и на небольшой станции его вынуждены были ссадить с поезда и положить в районную больницу. Так он избежал нежелательного действа и ушел от позора. Наверное, что-то было истиной в этой легенде. Но на самом деле все выглядело драматичнее...

В опубликованной в первом номере журнала беседе с профессором Анатолием Петровичем Пелещуком "Три гиганта киевской терапии" мы упоминали об учителе нашего славного современника Вадиме Николаевиче Иванове. Череда эпизодов, которую хочется здесь воспроизвести, уже была в чем-то знакома нам из предыдущих встреч с Анатолием Петровичем и раньше. Но в этот раз он дополнил невыдуманную новеллу о драматичном испытании, которое с честью выдержал В. Иванов, некоторыми новыми подробностями. Итак, как же обстояло дело?

Сведения о том, что в Москве арестован ряд видных врачей, доносились до их коллег в разных горо-дах и весях еще с конца 1952 года, до публичного развязывания все-объемлющей кампании. Большинство профессоров воспринимали эти слухи со скепсисом, тревогой и недоверием. Речь шла о маститых ученых, сотоварищах по профессии, известных абсолютной профессио-нальной преданностью своему долгу. И, тем не менее, происходило что-то зловещее. Особенно взвол-новал Вадима Николаевича факт, когда в составе редколлегии журна-ла "Клиническая медицина" вдруг исчезло имя крупного ученого профессора Владимира Харитоновича Василенко - воспитанника школы Николая Дмитриевича Стражеско, видного столичного интерниста. Из доверительной информации стало известно, что и другие известные врачи, в том числе Мирон Семенович Вовси, в период Великой Отечественной войны главный терапевт Советской Армии, и Владимир Николаевич Виноградов, лечащий врач Сталина, "взяты под стражу". И вот в январских газетах последовали памятные строки...

Вадим Николаевич, - задумывается наш собеседник, - отличался несомненной, какой-то безошибочной интуицией. Нет, он не предполагал, что обвинение распространятся и на него, хотя приходилось быть готовым ко всему. Предвидение опытного прагматика-практика, в силу своего высокого профессионализма нередко пользовавшего в качестве консультанта власти государственного уровня и знавшего их цели и нравы, подсказывало совсем иное: авторитет его, как независимой врачебной фигуры, возможно, попытаются использовать в стратегии "научного подкрепления" клеветы. Имя весьма известного беспартийного ученого, увенчанного высшими отличиями за свои клинические достижения, в частности Сталинской премией за участие в соз-дании томографа, вполне подходило для подобной манипуляции. Позволить себе бесчестный поступок Иванов не мог, он ни на минуту не сомневался - в затеянной игре, в потоке поношений нет ни грана действительного. Уклониться от предполагаемых домогательств, не стать подставным ферзем в этой страшной партии можно было единственным способом - заболеть... Причем с опережением действий следственных инстанций...

И вот с приближением Нового года Вадим Николаевич стал прихварывать, а в январе пятьдесят третьего слег. Нет, профессор не симулировал недомогание, у него и впрямь было очень больное сердце, отмечались явления стенокардии и артериальной гипертензии. Да и прожил академик Иванов относительно немного - семьдесят лет... И все-таки, определенные объективные признаки обострения своего состояния он, если можно так выразиться, преднамеренно контурировал. Заметим, что данные электрокардиограммы в динамике на самом деле неблагополучные. Более того, Вадим Николаевич заблаговременно прибегнул к организации "стационара на дому". По всем правилам велась история болезни с дневниковыми записями, фиксировались данные обследований, другие признаки патологического состояния.

- Дежурными врачами на период болезни Вадима Николаевича, прямо в его доме, было предложено стать Евгению Николаевичу Ревуцкому и мне, - вспоминает Анатолий Петрович. - Выбор пациента был, конечно, продиктован не только нашей должной квалификацией, но и уверенностью учителя в нашей порядочности, в понимании ситуации. Мы, разумеется, не обсуждал происходившее в Москве, ибо тогда и стены могли слышать, но и в молчании заключалось неприятие. Впрочем, в некоторых частных беседах я не раз выражал, - задумывается наш собеседник, - скажем так, сомнения в прегрешениях, приписываемых "из-вергам-шпионам". Ожидая, что визитеры все-таки нагрянут, Вадим Николаевич словно в воду глядел. И действительно, в один из вьюжных дней лица в штатском с соответствующими полномочиями и в высоких чинах, после соответствующего телефонного звон-ка явились к нему домой. Предложение было корректным, хотя и недвусмысленно повелительным - проследовать с ними в Москву, чтобы помочь органам дознания, занимающимся распутыванием злодеяний врачей-преступников, установить степень их вины с профессиональной точки зрения. Командировка в Министерстве здравоохранения согласована, билет на скорый поезд в мягком вагоне уже взят...

Вадим Николаевич, накинув халат, принял гостей весьма радушно. Был накрыт стол, выставлен коньяк. Капельку за здоровье новых знакомых пригубил и хозяин дома. Но ехать немедленно в Москву отказался в связи с тяжелым состоянии здоровья и пре-дынфарктным состоянием, засвидетельствованном на электрокардиограмме. "Рад бы помочь, но покинуть дом и пренебречь постельным режимом не могу".

"К большому сожалению, у меня сейчас наблюдаются острые явления сердечной аритмии, и я просто не в состоянии ознакомиться с привезенными вами, уважаемые товарищи офицеры, документами. А подписать составленное не мною, не прочитав внимательно серьезнейшее заключение, где речь идет об умышенных врачебных ошибках, я, согласитесь, не имею морального права, - парировал профессор. - Увы, я даже строк не различу..."Лицо Вадима Николаевича было бледным, он держался за сердце. Повисло молчание... Было ясно, профессор снова отказывался выполнить предписание. Какой решился на это? Тут тайна и высота его сердца...

Нечего и говорить, что прибывшие были раздосадованы. Дальнейший разговор протекал в тех же рамках изысканной вежливости, однако раздраженность и недовольство эмиссаров "конторы глубокого бурения" были написаны на их лицах. Ведь им, очевидно, впервые не удалось выполнить поручение! Попрощавшись и выразив уверенность, что Иванов вскоре найдет в себе силы и возможность помочь государству, сановные посланцы с мандатами удалились.

Вадим Николаевич продолжал пребывать дома, поскольку действительно чувствовал себя довольно плохо. Хотя, очевидно, и не настолько, как это казалось со стороны... Спустя несколько дней те же люди вновь позвонили в квартиру. На этот раз бумаги, которые надлежало подписать профессору, были у них с собой. Настал решающий час...

" Дело врачей" продолжало развиваться, но, видимо, явный фактический отказ В. Н. Иванова участвовать в его раскручивании в качестве статиста - "эксперта" внес в затеянное какую-то заминку. После кончины И. В. Сталина, в апреле 1953 года обвиняемых освободили и реабилитировали. Было признано, что их оклеветали. "Как мог-ло случиться такое в недрах МГБ?" - говорилось в распространенном сообщении о провале дела врачей.

" Спустя несколько месяцев после освобождения невиновных, - замечает Анатолий Петрович, - на научной конференции в Москве я встретился с Владимиром Харитоновичем Василенко. Его трудно было узнать - осунувшийся, не отошедший от перенесенных страданий, он с трудом ходил, в глазах светилась грусть. Поздоровавшись со мною, Василенко попросил передать профессорам - членам экспертной комиссии, признавшим обвинения справедливыми, чтобы они не подходили к нему, поскольку он не сможет подать им руки. Я выполнил его просьбу... А вот Вадима Николаевича Владимир Харитонович и другие бывшие узники тепло приветствовали. Некоторые со слезами обнимали его за верность коллегиальности и человеческому достоинству. Все было понятно без слов..."

"Нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся" - писал великий поэт, - вновь возвращается Анатолий Петрович к эскизу о мужестве своего наставника. - В конкретных обстоятельствах это не всегда так. Вадим Николаевич осознавал, чем может обернуться для него несогласие участвовать в неправедном спектакле. Понятно, сегодня мы рассматриваем его противостояние мощному и опасному давлению свыше, прежде всего, с этической точки зрения. Но тогда... Иванову не дано было знать,, что все в итоге образуется, что жертв произвола оправдают. Он понимал, что рискует не только карьерой, но и жизнью. Однако голос совести, несмотря не на что, был в нем сильнее иных голосов - элементарного страха, житейского расчета, инстинкта верноподданности и самосохранения. Что же, такова цена истинной правоты. Да будет академик Вадим Иванов вечным примером для нас не только своей любовью к науке, но и храброй непоколебимостью в защите справедливости.